Ударение в слове успокоенном

Дело в том, что те или другие из этих оттенков непременно были, но – есть и черты какой-то новой действительности, совсем другой уже, чем какая была в успоко́енном и твердо, издавна сложившемся московском помещичьем семействе средне-высшего круга, историком которого явился у нас граф Лев Толстой, и как раз, кажется, в ту пору, когда для прежнего русского дворянского строя, утверждавшегося на прежних помещичьих основаньях, пришел какой-то новый, еще неизвестный, но радикальный перелом, по крайней мере, огромное перерождение в новые и еще грядущие, почти совсем неизвестные формы. — Федор Достоевский, Дневник писателя

Дело в том, что те или другие из этих оттенков непременно были, но – есть и черты какой-то новой действительности, совсем другой уже, чем какая была в успоко́енном и твердо, издавна сложившемся московском помещичьем семействе средне-высшего круга, историком которого явился у нас граф Лев Толстой, и как раз, кажется, в ту пору, когда для прежнего русского дворянского строя, утверждавшегося на прежних помещичьих основаньях, пришел какой-то новый, еще неизвестный, но радикальный перелом, по крайней мере, огромное перерождение в новые и еще грядущие, почти совсем неизвестные формы. — Федор Достоевский, Записки о русской литературе

И теплая, кроткая беседа их длилась еще несколько времени, и когда, наконец, старик, в последний раз благословя умирающую, удалился из ее комнаты, на успоко́енном лице ее светилась уже ясно-тихая, кротко-покорная улыбка, которая вся была – всепрощение. — Всеволод Крестовский, Петербургские трущобы

«Я болен, – мелькнуло у меня в голове, и от этой первой мысли, родившейся в успоко́енном мозгу, у меня мучительно сжалось сердце. – И должно быть, сильно болен… Но давно ли? — Чудо Рождественской ночи