Ударение в слове пострига

Франциска, за серебряные сольди разрешают оглядеть их, и то лишь сквозь калитку, снаружи: прежде не разрешалось и этого – цветы могли здесь расти – по завещанию Франциска – не для других, а для себя: их нельзя было рвать и пересаживать за черту ограды; не принявшим по́стрига не разрешалось – ни ногой, ни даже взглядом касаться земли, отданной цветам: выключенным из всех касаний, защищенным от зрачков и ножниц, им дано было цвести и благоухать для себя. — Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка

Этому сыну только что минуло шестнадцать лет, только что совершили над ним обряд по́стрига, когда он увлек его из-под крыла матери в бой против ливонцев, которых тогда называли немцами.[61] Как он любовался воинственной красотой его, осененной шлемом, его юношеским пылом и отвагой, обещавшими знатного полководца! — Иван Лажечников, Ледяной дом. Басурман

к тому ж он такой разумник, такой смиренник, – однако ж Андрюша постриг по милости великого князя Ивана Васильевича; а с именем по́стрига вертится у каждого в голове: коли он на войну готов, так не дитя! — Иван Лажечников, Ледяной дом. Басурман

Франциска, за серебряные сольди разрешают оглядеть их, и то лишь сквозь калитку, снаружи: прежде не разрешалось и этого – цветы могли здесь расти – по завещанию Франциска – не для других, а для себя: их нельзя было рвать и пересаживать за черту ограды; не принявшим по́стрига не разрешалось – ни ногой, ни даже взглядом касаться земли, отданной цветам: выключенным из всех касаний, защищенным от зрачков и ножниц, им дано было цвести и благоухать для себя. — Сигизмунд Кржижановский, Тринадцатая категория рассудка

Он отрезал у каждого прядь волос, в знак по́стрига, и чертил священным маслом крест на лбу. — Василий Ян, Чингисхан. Батый