Ударение в слове певуньи

И когда слава Джамили-Певу́ньи достигла такого предела, что уже нельзя было откладывать публичный концерт, именно Дядюшка Фуф распустил слухи, будто она попала в тяжелую, страшно изуродовавшую ее автомобильную катастрофу; именно отставной майор Латиф придумал для нее знаменитую, все скрывающую чадру из белого шелка, занавес или покрывало, густо расшитое золотыми узорами и изречениями из Корана; за этим полотнищем скромно сидела моя сестра, когда ей приходилось выступать на публике. — Салман Рушди, Дети полуночи

Голос Джамили-Певу́ньи непрестанно звучал по «Голосу Пакистана», и деревенским жителям Западной и Восточной частей она уже казалась неким сверхъестественным существом, неподвластным усталости; ангелом, поющим для своего народа день и ночь напролет; Ахмед Синай, последние колебания которого по поводу карьеры, избранной дочерью, исчезли без следа при виде ее колоссальных доходов (уроженец Дели, он стал истинным бомбейским мусульманином в сердце своем и ценил денежные дела превыше всего остального), без конца твердил Джамиле: «Видишь, дочка: чувство приличия, чистота, искусство и хорошая деловая хватка могут идти рука об руку; твой старый отец не зря учил этому тебя». — Салман Рушди, Дети полуночи

Парвати-Колдунья ждала меня на тротуаре; я не признался ей, что отчасти был рад вторжению, ибо когда я поцеловал ее в темноте этой беззаконной полуночи, то увидел, как меняется ее лицо, становясь лицом запретной любви; призрачные черты Джамили-Певу́ньи заслонили черты девчонки-чародейки; Джамиля, которая (я это знаю!) благополучно укрылась за стенами монастыря в Карачи, внезапно явилась передо мной, претерпев зловещее превращение. — Салман Рушди, Дети полуночи

Не иметь сына, а, капитан: разве это не горе?» И я, единожды солгавший о своем мужском бессилии и загнанный в угол собственной ложью, молча слушал Картинку-джи, а тот предлагал мне жениться: это восстановит честь Парвати и решит проблему с моим бесплодием, в котором я сам сознался; и, несмотря на страх перед ликом Джамили-Певу́ньи, который, накладываясь на черты Парвати, имел надо мною ужасную власть, доводил меня до исступления, я так и не нашел, что возразить на это. — Салман Рушди, Дети полуночи